В 1996 году Oasis дали эпохальный концерт в Небуорте. На двухдневное событие было продано свыше 250 000 билетов. Цифры сами по себе внушительные, но настоящий рекорд находится по ту сторону продаж: заявки на поездку в Небуорт подали более 2,5 миллионов человек. Иными словами, Oasis могли дать еще 18 концертов на той же площадке.
Принято считать, что это был самый большой сольный концерт в истории страны. Зенит славы братьев Галлахер разделил на «до» и «после» не только 1990-е, но и всю музыкальную индустрию. KARMA разбирается, что происходило в первой половине той декады, почему после Небуорта все безвозвратно изменилось и почему невозможно говорить об Oasis, не затрагивая политику?
«Это большой вопрос, и он заслуживает большого ответа»,— Ноэль Галлахер
Детство и юность
Oasis прошли удивительно короткий путь от полной неизвестности до всемирной славы. Всего за три года они превратились из местечковой группы в исторический феномен. В скорости обретения успеха с ними могут посоревноваться многие современные артисты, ставшие популярными благодаря интернету. Но никто, ни двадцать лет назад, ни сегодня, не сможет соперничать с Ноэлем и Лиамом в степени влияния, которое они оказали на музыкальную культуру.
Молодость Галлахеров и близко не предвещала, что на них может помешаться целая нация. Мать братьев, Пэгги Галлахер, жила в Манчестере — богом забытой постиндустриальной свалке, которой на момент рождения будущих Oasis было далеко до статуса музыкальной столицы мира. Их семья относилась к рабочему классу, поэтому перспективы у братьев отсутствовали, а досуг был довольно однообразным. Единственными способами отвлечься от мрачной заводской среды были музыка и футбол. Позже Лиам говорил:
«Пока нас не подписал лейбл, вся моя жизнь выглядела так: играешь в футбол, получаешь пособие, покупаешь очередную пластинку, потом дури, тащишься домой и упарываешься».
Но в 1977 году в город пришла культура. Перед глазами братьев один за другим сменялись тренды: сначала взрыв панк-рока, следом Новая волна, которую сменило повальное увлечение инди. Однако за редкими исключениями вроде The Smiths Галлахерам все это было немного чуждо. Больше всего братья любили The Beatles и предпочитали ливерпульскую четверку почти всем группам в родных окрестностях. Но к 1989 году именем номер один в городе (а позже и в Англии) стали еще одни фанаты битлов — The Stone Roses. С ними Галлахеры почувствовали родство.
В 1989 году Ноэль уже был в курсе смены климата поп-культуры, потому что стал роуди манчестерской группы Inspiral Carpets. Наряду с The Stone Roses и Happy Mondays коллектив поймал наступающую волну рейв-музыки. Эти группы стали хрестоматийными в новоиспеченном жанре baggy (или, как его еще называли, Madchester) — мультикультурном синтезе ритмов рейва и гитарного инди. Именно The Stone Roses стали для Галлахеров своего рода «связующим звеном». Развязность и пафос фронтмена Иена Брауна, уличный стиль участников группы и наглая провинциальная гордость сделали Roses всеобщими любимцами. Молодежь видела в них симпатичных парней с постеров и новых ньюсмейкеров, критики — прекрасных музыкантов, теоретики — задатки нового левого фронта, выступающего против правительства Маргарет Тэтчер. А для будущих лидеров Oasis они были безмерно вдохновляющим примером для подражания, потому что объединили горько-сладкие мотивы The Beatles с северной наглостью рабочего класса и ситуационизмом Sex Pistols.
История зенита The Stone Roses — это история начала Oasis. В 1990-м группа дала эпохальный концерт на Спайк Айленде и попыталась превратить рок-шоу в полноценный рейв. Он стал символом скорого краха политики Тэтчер, ознаменовав собой обещание о новом мире и возвращении Британии статуса «Великой». По легенде, именно там братья Галлахеры решили, что соберут самую важную в мире группу. Как говорил Лиам:
«В тот момент, когда я увидел Иена Брауна на сцене, я понял, кем хочу стать. Я понял, что хочу играть в главной группе на свете и быть таким же крутым».
Обретя уверенный состав группы из близких друзей, сменив имя с Rain на Oasis, Галлахеры стали активно репетировать. Ноэль не был основателем группы, но быстро взял бразды правления и показал, что условные музыкальные недостатки его друзей — их сила. Упростив все до тактовых аккордов, примитивных ритмов, сыгранных в 4/4, и простой структуры куплет – припев, он «подточил» Oasis под вокальные особенности брата. Ведь Лиам был не только харизматичным фронтменом, но и обладал мощнейшим голосом, который его старший брат явно не хотел терять за аккомпанементом. Конечно, нельзя отрицать вклад гитариста Бонхеда, басиста Гигси и ударника Тони МакКэрролла, но Oasis — это Лиам и Ноэль. Сколько бы не менялся состав группы, пока в ней оставались Галлахеры, это все еще были Oasis.
Около 18 месяцев группа продолжала писать и играть, пока по воле случая в одном из баров их не услышал Алан МакГи. Он был директором культового в инди-среде лейбла Creation Records, уже подарившего миру Jesus and Mary Chain, Primal Scream, my bloody valentine и другие популярные группы. В тот момент лейбл был в кризисе, а МакГи отчаянно искал новых гениев. И он нашел их, подписав Oasis. Лейбл дал группе возможность записать дебютный альбом Definitely Maybe. Пластинка мгновенно взлетела на первые строчки чартов и на тот момент стала самым быстро продаваемым альбомом в истории Британии.
Все остальное — история. С этого момента культурное значение Oasis начинает сильно зависеть от интерпретации. Дебютная пластинка братьев Галлахер стала для британской музыки точкой невозврата. Для одних это первый альбом последней великой рок-группы. Собственно, так считали и сами Oasis: по словам Ноэля, они стали последней группой, объединившей людей до прихода интернета. Здесь есть доля правды: первые два альбома были под завязку набиты не просто хитами, а песнями, проникнувшими в коллективное бессознательное британцев. Будь то нетленные «Wonderwall», «Don`t Look Back in Anger», «Supersonic», «Live Forever» или добрый десяток других песен — каждую из них до сих пор можно услышать в барах, на стадионах, в подземных переходах, караоке и спальнях по всей Великобритании. Что может быть более показательно, чем стихийное исполнение жителями Манчестера «Don`t Look Back in Anger» в память о жертвах теракта?
Для других, более «левонастроенных» слушателей, приход Oasis ознаменовал гегемонию «пацанской культуры», в рамках которой музыка удовлетворяла непритязательные желания футбольных фанатов поорать пьяным хором на концертах. Апологеты более интеллектуальной британской музыки (например, пост-панка) видели в успехе Oasis раздутое шоу, которое отвлекало жителей страны от настоящих проблем. Правда, как водится, лежит где-то посередине.
«Клевая Британия»
В то время в Британии закончилось затянувшееся правление Тэтчер, и страна была в предвкушении перемен. Они сулили переизобретение культуры и общества. Тэтчер пыталась стереть из коллективной памяти 1960-е как время левацкого народного прогресса. Поэтому после затяжного властвования «железной леди» началась своего рода оттепель — атмосфера беззаботных 1960-х снова поманила жителей страны.
Наперекор попыткам самоидентифицироваться в Британию вторгся гранж, а Nirvana стала группой номер один во всем мире. Вслед за музыкой начала американизироваться и остальная культура. Критик Джон Сэвидж отмечал, что «маятник поп-культуры снова качнулся в сторону Америки». У той части населения, что была озабочена сохранением собственной идентичности, американизация вызывала аллергию. Лидер Blur Дэймон Албарн говорил:
«Мы переняли все эти американские штучки — пластиковые упаковки и ожирение, закусочные, деньги в никуда. Все выбрасывалось и заменялось пластиком».
В отместку наплыву гранжа музыкальные журналы Великобритании ввели термин брит-поп и без разбора подписывали под него все группы, которые хотя бы внешне сохраняли что-то «британское». Андрогины Suede наследовали Дэвида Боуи, Blur косплеили The Kinks, Pulp возвели классовую месть в декорации кэмпа. Как бы ни различались эти группы, все они стали помазанниками прессы, прославлявшей Британию.
Но настоящий старт брит-попа начался с Галлахеров. Оптимистичные прямолинейные песни, вобравшие в себя отголоски британской поп-музыки прошлого, образ парней с нахрапом из уже культового Манчестера — все это, определенно, работало на Oasis, ведь нация изголодалась по простой, душевной музыке от простых людей. Ноэль говорил: «Кто бы еще стал писать о повседневной жизни в Манчестере в долбанном многоквартирном доме? Все мои песни о том, как бы свалить из города и о мечте о лучшей жизни». В «Rock-n-roll Star» Лиам поет: «I live my life in the city / There's no easy way out / The day's moving just too fast for me». Эти простые, непритязательные строчки резонировали с каждым.
Oasis были понятнее, чем театрализованный пафос Suede, аутентичнее, чем баловники среднего класса Blur, и не такими напыщенно-интеллектуальными, как Pulp. Манчестерский журналист Джон Робб говорил: «Oasis — это все лучшие звуки британской музыки, сконцентрированные в одной группе. У них мелодика The Beatles и мощная сила Pistols, у них есть голос Лиама и привлекательность The Stone Roses».
По словам Луиз Венер из брит-поп группы Sleeper:
«Они были своей собственной страной — княжеством Oasis. Они полностью осознавали свою сущность. Они никому не принадлежали».
Однако это грубое заблуждение. Oasis были символом эпохи, но это также значит, что они не принадлежали самим себе, а были частью брит-попа. А сам он был лишь музыкальным отражением феномена «Клевой Британии». В середине 1990-х волну всеобщего оптимизма подхватил молодой политик Тони Блэр. Выступая от партии новых лейбористов, он хотел изменить жизнь рабочего класса и убрать консерваторов из парламента. Чтобы продемонстрировать свою близость к народу, Блэр стал часто появляться в поп-культурных медиа и потворствовал пестрой молодежной культуре, празднующей наследие страны. Эта программа получила название «Клевая Британия».
Строго говоря, «Клевая Британия» — это чествование национализма с группами Blur, Oasis и Spice Girls, фэшн-показами Александра Маккуина, художественными выставками Дэмьена Херста и фильмом «На Игле». Своего рода «свингующий Лондон» на манер 90-х. Этот феномен аккумулировал настроение декады. Гордость за страну укрепляли и отражали культовые образы, будь то гитара Ноэля с изображенным на ней Юнион Джеком или откровенное платье Джери Халлиуэлл (тоже с флагом) с церемонии Brit Awards 1997 года.
На деле, Блэр стремился создать новый тип политики, плотно завязанной на капиталистической доктрине. В его планы не входило утверждение прав пролетариата и возрождение социализма. Напротив, он хотел абсорбировать остатки рабочей среды заманчивыми обещаниями о том, что теперь каждый будет буржуазией.
Ничто не иллюстрирует аннексию рабочих Блэром лучше, чем превращение оптимизма начала 1990-х в «lad culture» (ту самую «пацанскую культуру») к концу декады. Имидж «пацана» сложился в среднем классе, но на основе стереотипов о рабочих. Быстро тиражирующийся образ стал для молодых парней оправданием безответственного образа жизни, намеренно антиинтеллектуального поведения, бесчувственности, насилия, постоянных попоек и помешательства на грубом сексе. Не в последнюю очередь благодаря заразительности имиджа Oasis «пацанская культура» надолго время стала жупелом Великобритании.
MASTERPLAN?
Именно Oasis стали главным медийным инструментом Блэра на политической арене. Его интервью с Ноэлем Галлахером, последующая речь лидера Oasis на Brit Awards во славу политика и визит на Даунинг-стрит (официальная резиденция Премьер-министра) cыграли значительную роль в укреплении статуса Блэра.
Что делало Oasis такими привлекательными для манипуляций? Их традиционализм и пролетарская абразивность. Когда пятеро парней из рабочего класса почти шеренгой стоят на Top of The Pops, исполняя победоносную «Some Might Say» накануне выборов в парламент, сложно вообразить, что общественность не сделает их героями эпохи. Трудно быть британцем и не поддаться искушению идеализировать выходцев из рабочей среды (особенно после Тэтчер, которая постаралась стереть профсоюзы с лица земли). Исполинская самоуверенность Oasis вкупе с их бэкграундом и почти карикатурными публичными образами вынесла пролетарский дискурс в мейнстрим. Одна из самых слабозащищенных социальных групп страны давно жаждала нового героя, а получила сразу двух. Манипулируя Oasis, можно было легко манипулировать народом.
Ко всему прочему, Oasis звучали до боли похоже на все, что им предшествовало и было так любимо пролетариатом. Группа Галлахеров походила на музыкальный автомат в одном из районных пабов. От прямых каверов до цитат — музыка Oasis будто cоставлена из сэмплов фонотеки английских групп. Интро «Don`t Look Back in Anger» взято прямиком из «Imagine» Джона Леннона; вступление к «Cigarettes & Alcohol» — подчистую переигранный рифф из «Get In On» T.Rex; «Hello» — явный оммаж Гарри Глиттеру; название «Wonderwall» перекочевало из альбома-саундтрека Джорджа Харрисона к фильму Wonderwall. На концертах Ноэль иногда цитировал музыкальные фразы из The Stone Roses, а некоторые клипы Oasis были наполнены аллюзиями на «Желтую подводную лодку». Тенденция продолжилась и на закате группы, и в сольных работах братьев. Гитарный бой в «The Importance of Being Idle» звучит максимально близко к «Clean Prophet» ливерпульцев The La's, а бит «Falling Down» — это ускоренная копия барабанной партии битлов из «Tommorow Never Knows».
Традиционализм Oasis прослеживался не только в музыке. В интервью Галлахеры не уставали повторять, что они — главная британская группа со времен The Stone Roses. Однако братья не собирались продолжать дело вдохновителей. Да, ранние демо Oasis явно писались под влиянием Roses: от риффов и танцевальных битов до вокала Лиама, еще очень напоминающего Брауна. Но итоговый материал и близко не напоминал об упругих ритмах The Stone Roses, танцевальной культуре и антимонархистских настроениях. Вместо этого Oasis наваливались на слушателя гитарным грохотом, ракетным вокалом Лиама, примитивными, но мощными ударными и наполовину сентиментальными, наполовину рок-н-ролльными стихами Ноэля. Все, что объединяло Галлахеров с их героями, — это еще более очевидное влияние The Beatles, рабочий бэкграунд и наглость фронтмена. Более того, если Roses старались превратить рок в рейв, то Oasis наоборот старались вернуть людей на концертные площадки. Лиам говорил:
«Какое-то время мы были сами по себе. Все остальные тусили в Hacienda (прим. — мекка рейверов в Манчестере), глотали таблетки — весь наш гребанный город помешался на той музыке. По мне, в ней не было ничего особенного».
В интервью братья Галлахеры, в отличие от Иена Брауна, не выражали ненависти к истеблишменту, а напротив, всячески потворствовали курсу Блэра. Конечно, фасад политической элиты изменился — риторически Блэр тоже был антитэтчеристом. Однако Oasis все равно не выступали за мультикультурность, как их вдохновители. Да и фронтменская наглость ощутимо отличалась. Как писал критик Саймон Рейнольдс:
«Разница между Oasis и Roses в том, что последние всегда олицетворяли общее чувство “движения вперед”, коллективную надежду. В их нарциссизме было что-то великодушное и благородное… Oasis же целиком про “Я” и предлагают чисто индивидуалистический путь побега из тупиковой рутины в своенравную рок-н-ролльную жизнь. А Roses, скорее, о “Мы”… Их нарциссизм каким-то образом транслировался от имени всего общества».
Рейвы в силу своей нелегальности и контактов с криминальным бизнесом были, хоть и с горем пополам, политической альтернативой правительству. Roses и другие группы, адаптируя танцевальную культуру под рок, пытались открыть в толпе революционный потенциал — сделать то, что уже не могла сделать рок-музыка.
Если Oasis и наследовали рейв-атмосферу Roses, то с большими оговорками. В каком-то смысле все масштабные концерты группы можно назвать суррогатными рейвами для политически индифферентных граждан (и для тех, кто считал себя такими, игнорируя, что популярность Oasis очень политична). Roses своими выступлениями старались пробудить в людях антиправительственные настроения и чувство коллективности. Oasis же просто предлагали забыться в раскатном шуме перегруженных гитар и, как назло, прекрасно написанных песнях.
По-своему иронично, как Ноэль Галлахер постоянно сетует на то, что интернет уничтожил культуру и разобщил людей. По его мнению, всевозможные девайсы и постоянные обновления моделей iPhone заперли людей в тупом удовлетворении их эгоистичных интересов. Критику в адрес «языка майкрософта» он регулярно озвучивает на протяжении последних лет. Но кто, если не Oasis, были предвестниками этой разобщенности? Пусть гимны Ноэля хором пели миллионы людей, но едва ли Галлахеры мотивировали слушателей на что-то по-настоящему объединяющее, не считая пинты и пачки сигарет после затяжного рабочего дня.
Ноэль vs Лиам
Можно попытаться оправдать Oasis под предлогом «все были обмануты Блэром». Однако нет веских оснований полагать, что Ноэль не осознавал истинную суть тех процессов. Как отмечал лидер Oasis, его песни — это побег в лучший мир. Выступая за права рабочих, Ноэль, тем не менее, испытывал внутреннюю брезгливость к бесперспективности статуса «героя рабочего класса». Каким бы почетным не был этот титул, он подразумевает следование пролетарской аутентичности и борьбу с искушениями буржуазного мира. При этом Ноэль никогда не упускал шанса получить дивиденды от высшего общества, будь то визит к Тони Блэру или близкая дружба с Боно. Вопрос в том, как в 1990-х он умудрялся общаться с сомнительными людьми, но сохранять статус главного поэта-песенника? Ответ — благодаря наличию аутентичного певца.
Галлахеры известны постоянными конфликтами, которые в форме милого постебывания сохранились до наших дней. Однако настоящая война между братьями проходила на уровне тонких, но значимых имиджевых отличий. Хотя автором почти всех песен Oasis выступал Ноэль, он грамотно распределял репертуар. Старший Галлахер предпочитал сам исполнять гимны наподобие «The Мasterplan» и душещипательные акустические номера вроде «Talk Tonight» и «Sad Song». Даже пресловутый «Wonderwall» изначально подразумевал сольное исполнение Ноэля. Лиам же олицетворял рок-н-ролльную сущность группы. Его репертуар преимущественно состоял из шумных и разгульных песен типа «Cigarettes and Alcohol». Максимально незаинтересованный в политических интригах Лиам просто «был крутым» — так он и описывал свою роль в группе. Он сторонился Блэра, хотя невольно стал частью его новолейбористской кампании. Именно искренняя незаинтересованность в политике и очевидная бескорыстность (Лиам остается Лиамом независимо от денег) позволили Oasis остаться группой, которой верят несмотря ни на что.
«Лиам — собака. Ему нужно, чтобы его заметили. Я — кот. Коты очень независимые создания, им на все наплевать — настоящие мерзавцы. А собакам нужно, чтобы им швырнули мячик, обратили на них внимание»,
– Ноэль Галлахер.
Тем не менее, есть серьезные причины сомневаться в независимости Ноэля от Лиама. Выражаясь цинично, Ноэлю был нужен Лиам, чтобы удовлетворять запрос поклонников на наличие аутентичной фигуры в группе, пока сам он использовал Oasis как социальный лифт и все сильнее отдалялся от пролетарской среды. Случайно ли, что сольные работы давно разошедшихся братьев вызывают такой разный интерес? Как признал сам Ноэль, альбомы Лиама продаются лучше. Экс-лидер Oasis уже давно живет в богатом мире и записывает весьма малахольную музыку для рафинированной аудитории. Тем временем Лиам, несмотря на внушительные гонорары, остается доступен всем — и богатым, и бедным.
Oasis vs Blur
«Когда "Some Might Say" Oasis попала на первую строчку чартов, я пришел на вечеринку к ним, ну, знаете, просто поздравить. Лиам повернулся ко мне и сказал — "номер, б*ядь, один". Я подумал, "что ж, посмотрим"»,
— Дэймон Албарн для NME, 2015 год.
Если появление Oasis было стартом, а концерт в Небуорте — концом брит-попа, то его кульминацией можно считать чартовую войну Oasis и Blur. Группа Дэймона Албарна собралась в Голдсмитском университете в Лондоне в 1993 году. Они были типичным инди-коллективом, заинтересованном не в деньгах, а в процессе создания музыки. Однако чуть позже Blur выпустили альбом Parklife, который занял первое место в британских чартах и оставался там следующие девяносто недель. Это была подборка сатиричных песен о британцах, как будто рассказанных актером на сцене театра — настолько же комичных, насколько искусственных. Проблема Blur была в том, что хотя их песни и рассказывали о рабочем классе, предназначались они совершенно не для него. Поэтому Oasis уже онтологически были противопоставлены Blur как суровые рабочие с севера Англии. Но ситуация зашла гораздо дальше.
На церемонии Brit Awards 95 Blur получили сразу четыре (!) награды: «лучший сингл», «лучшее видео», «лучший альбом» (за Parklife) и звание «лучшей британской группы». Это было беспрецедентно — до этого британские инди-группы и близко не обзаводились такими трофеями и преимущественно оставались в статусе «широко известны в узких кругах». Но награды и гипервнимание прессы — именно то, что получали и Blur, и Oasis. Вырвавшись вперед, группы начали соревноваться, еще не подозревая, в какой фарс превратится эта история. Пресса рукоплескала: две важнейшие группы, вступившие в открытое противостояние, — чем не ежедневный повод для новых заголовков?
Обе группы запланировали выпуск новых альбомов на осень 1995-го: Blur — на сентябрь, Oasis — на октябрь. Никаких рисков — оба альбома могли забраться на высшую строчку национального чарта без ущерба друг другу. А с синглами возникли проблемы. Oasis подготовили релиз «Roll With It» на 14 августа, за неделю до «Country House» Blur. Поразмыслив, Blur решили устроить состязание и перенесли выпуск «Country House» на 14-е число.
С этого началась битва за звание главной брит-поп группы десятилетия. Излишне говорить, что абстрактное звание «главной группы» — обычный трамплин для классовой войны, развернувшейся через южан Blur и северян Oasis. Blur состояла из образованных и обеспеченных участников, поэтому Oasis окрестили их «др*чилами из художественной школы». Что вызывало раздражение не только у Лиама с Ноэлем, но и у большей части слушателей, так это приторный кокни-акцент Албарна, несоответствующий его бэкграунду. Несмотря на это, сингл Blur обошел Oasis на целых 58 000 экземпляров: было продано 274 000 копий «Country House» против 216 000 копий «Roll With It».
Ноэль Галлахер однажды сказал в интервью Джону Роббу: «Лондонские среднеклассовые СМИ создали сцену брит-попа как платформу для Blur, чтобы сделать их основной группой в стране. Но затем появились мы, и они не могли простить нас». Действительно, после чартовой войны синглов, Oasis выпустили исторический альбом What's The Story Morning Glory и выступили в Небуорте, навсегда оставив группу Албарна позади.
«Это история. Здесь и сейчас»
Альбом What`s The Story Morning Glory и особенно внеплановый хит «Wonderwall» вывели Oasis на орбиту концертов уровня U2 и Queen. После аншлагов на футбольных стадионах группе пришлось искать новые площадки, способные вместить геометрически растущее число поклонников. В 1996-м Галлахеры оказались в окрестностях Небуорта. Это было гигантское поле, идеально подходящее для мегаломании Ноэля и Лиама. Но, что важнее, ранее это место обессмертили Led Zeppelin, The Rolling Stones, Pink Floyd и другие мастодонты рока. Надо ли говорить, что концерт Oasis перебьет в массовой памяти все предшествующие?
Величие шоу в Небуорте сложно выразить словами, редкий концерт ловил цейтгайст с таким размахом. Даже предшествующее ему выступление The Stone Roses на Спайк Айленде меркло на фоне масштабов Oasis. Это прекрасно понимала и сама группа. В первый вечер музыканты вальяжно выкатили на сцену, раскидывая гигантские надувные футбольные мячи, а во второй выходили под фразу Ноэля: «Это история. Здесь и сейчас». Концерт бил рекорды еще до старта: на сцене были установлены самые большие видеоэкраны и самая мощная акустика в истории. Если верить мифам лидера Oasis, звук его гитарного усилителя, включенного на полную мощность, превышал по количеству децибел шум ракеты при взлете. Даже самая лучшая техника едва отвечала масштабам события: по словам очевидцев, до задних рядов звук долетал с опозданием в 30 с лишним секунд.
Если Спайк Айленд и Roses открыли 1990-е, то Небуорт и Oasis не только закрыли декаду, но и прервали историю последних 30 – 40 лет. Уже давно ясно, что триумф Oasis был последней точкой величия английской гитарной музыки. Кто бы мог подумать, что некогда мелкий инди-лейбл во главе с МакГи будет стоять у истоков самой крупной группы со времен The Beatles? Небуорт был моментом, когда все, что было андеграундом, выбилось в мейнстрим — со всеми своими плюсами и минусами. Он символизировал смерть независимой музыки. С 2000-х годов слово «инди» стало обычным жанровым тэгом, относительно описывающим характер звука и ничего не говорящим о позиционировании артистов.
Кроме того, Небуорт стал местом смерти пролетарской культуры. Как говорил гитарист Бонхэд: «Вышло совсем не так, как мы задумывали. Мы хотели показать, что мы с народом, что мы открыты и доступны для всех. Но этого-то как раз и не было. На месте какого-нибудь паренька, который весь день давился в толпе, чтобы взглянуть на нас краем глаза, я бы подумал "это уже не та группа, которую мы видели пару лет назад". Конечно, для меня на сцене все было круто, но, думаю, нам не стоило этого делать».
Беспокойство и сомнения Бонхэда подтверждаются не только недовольством поклонников из рабочего класса. Помимо этого Oasis прервали многолетний нарратив пролетарских групп. До их взлета английская поп-культура была переполнена пролетарскими артистами (от The Beatles до The Smiths и The Stone Roses), а после стала территорией среднего класса — без исключений. По словам Джона Робба: «Лейбористская партия стала партией среднего класса, поп-культура и средства массовой информации превратились в средний класс, а рабочий класс был пущен по течению и закипает в богом забытых городах вдали от столиц».
И, разумеется, Небуорт стал символическим концом самих Oasis. После концерта группа выпустила альбом-катастрофу Be Here Now, который не угодил ни фанатам, ни критикам. Следом — еще четыре альбома, ни один из которых не приблизился по статусу к первым двум. Да и сам Ноэль говорил, что «The Masterplan» с би-сайда Wonderwall — его последняя культурно-значимая песня.
Все перечисленное стало очевидно спустя годы. А непосредственно в 1990-х Небуорт символизировал победу новых лейбористов еще до вступления Блэра в должность Премьер-министра. Также, как Ноэль предчувствовал, что «Live Forever» предвещает окончание инди-периода Oasis и наступление гегемонии его группы, Небуорт ознаменовал восход нового правительства. Больше ничто не могло оставаться прежним: чем ближе была эра правления новых лейбористов, тем очевиднее становилась эрозия рабочего класса. Обещания Блэра объединить социализм с рынком удовлетворяли эгоистичные интересы каждого избирателя, но вели к коллапсу пролетариата в целом. Общность рабочих поддерживалась только на уровне поп-культурных мифов. Группа Oasis и ее триумф в Небуорте — один из них.
Альтернативный брит-поп
Можно только мечтать о том, что было бы, если бы брит-поп не лег в одну постель с Тони Блэром. Открылась бы истории другая музыка? Были бы полосы нынешних газет лишены заголовков «Как брит-поп привел к Брекзиту?»? Могла ли классовая война Blur и Oasis закончиться иначе?
Впрочем, классовая война тоже была условностью: что победа Blur в битве, что Oasis в войне, привели страну к одному результату. Дутая схватка двух групп, титаническое шоу в Небуорте — все это отвлекало внимание от настоящего раскола в британской музыкальной культуре того времени. Как писал критик Марк Фишер:
«Действительно важный конфликт назрел между музыкой, которая признавала и продвигала новые ценности 90-х (технологии, культурный плюрализм, жанровые инновации), и музыкой, которая нашла убежище в монокультурной версии “британскости”: рок-музыкой самодовольных белых мальчиков, почти целиком состоящей из форм, сложившихся в 60-х и 70-х».
Иными словами, брит-поп был платформой для политики Блэра, в картине мира которого не было места для настоящего предмета гордости британцев — новой авангардной музыки. Ранний пост-рок от Laika, Pram, Techno-Animal, трип-хоп Tricky, Massive Attack, Wagon Christ, Portishead, сюрреалистичный IDM Aphex Twin и Bedouin Ascent — вся эта музыка, плотно завязанная на электронных экспериментах, не имела ничего общего с ретроградностью и национализмом брит-попа. Хотя эти исполнители в той или иной степени известны, нельзя сказать, что в свое время они получили должное внимание. Действительно, подавляющее большинство фильмов о британской музыке 1990-х сосредоточены на узком перечне звезд брит-попа и полностью игнорируют экспериментальную электронику тех лет.
Роберт «3D» Дель Ная из Massive Attack говорил:
«Я так и не понял, почему две группы вдруг стали неким барометром на всей музыкальной сцене. Для нас, да и для других групп, кого все это не интересовало, стало трудно заявить о себе, потому что вам необходимо было становиться частью этой большой битвы, занимать чью-то сторону и ставить на это гребанное первое место».
«3D» есть на что обижаться. До брит-попа английская пресса отличалась вниманием к передовой мультикультурной музыке — от постпанка до эйсид-хауса. Но с приходом «Клевой Британии» ситуация кардинально изменилась. Прежде интеллектуальные журналы NME и Melody Maker стали копировать наступавший им на пятки глянец вроде I-D, Loaded и Face. Фокус с глубокого анализа музыки смещался в сторону жизни селебрити, раздувания пожара между Blur и Oasis и покровительства национализма.
Кто знает, как развернулись бы события без участия новых лейбористов? Родился бы «альтернативный брит-поп» из электронных музыкантов? Стал бы брит-поп пробуждением, а не ослаблением новых левых? Был бы он музыкальной губкой в первую очередь черной музыки, а уже потом The Beatles? Стал бы он национальным форумом, а не фронтом? На что было бы потрачено эфирное время без столкновения Oasis и Blur?
Как бы там ни было, Oasis стали одной из главных групп 1990-х. Иронично, что хотя группа Галлахеров и брит-поп в целом были реакцией против гранжа, их культурная роль немного похожа на роль Nirvana в США. Группы «закрыли» и декаду, и более значимые нарративы — пролетарский рок в Англии и «рок как бунт» в США. Хотя дальнейшая история братьев Галлахер — это история карьеристов от рока, ничто не осталось прежним. Определенно, и никаких «может быть».